Кисть коснулась  холста, бережно даже робко.  Пробежала  вдоль полотна, остановилась,  подумала  с минуту  и запорхала огненно-рыжей бабочкой. Бабочка скользила, размазывая  краску, поочередно заигрывая с цветами. Огненно-рыжий, янтарный, лососевый, персиковый, гуммигутовый, и  коралл. Возможно, танец  цвета и тени продолжался бесконечно долго, но жизнь  мимолетна, а мотылька   в особенности. Отложив инструмент в сторону, мастер протер руки, наскипидаренной тряпицей  отойдя  немного к окну.
Все. Работа готова. Конец  сомнениям грызшим душу  долгие два года. Получиться? Смогу? Выдержу? Хотелось одновременно  петь  веселиться танцевать, не важно, что -торжественную Павану или веселую  и быструю Гальярду. Жаль, размеры комнатушки не позволяли осуществить эти по - истине колоссальные планы. Черт,  сегодня точно напьюсь! Или в бордель…
Мастер постоял с минуту,  разминая затекшую спину, и прилег на краешек кровати. Эйфория  быстро прошла, сменившись усталостью. Такое  обычно  испытываешь после сильного  напряжения, когда  сосуд   эмоций резко показывает дно. Бренча струнами,   рядышком примостился  Морфей.
-Спи, силы еще понадобится - приговаривал бог,  посыпая голову  спящего волшебным порошком.
-Спи,  - мурлыкали музы.
-Усниииии - мелодично вторила  им арфа.
Бог сна знал и любил  работу предпочитая выполнять ее  основательно, что  называется на совесть. 

За окном  щебетали жаворонки. Безмятежность угадывалась в каждой нотке, один день здесь другой там не забот ни хлопот живи и радуйся. Но что-то не так в этой  гармонии  что-то или  точнее кто-то  ее нарушал, причем самым бесцеремонным образом.
- Bambino! Проснись Bambino! Полдень дорогуша.  Сам   вчера говорил, что ровно в одиннадцать  в мастерскую.
  Дона  Фиделия  нависала над ложем, уперев руки в бока. Не обиженная ростом женщина она во всех смыслах  была внушительной и делала так каждый раз, когда что-то ей сильно не нравилось. Убедившись, что Bambino  проснулся и пытается встать, хозяйка  дома,  многозначительно  взглянула напоследок  и, покачивая  бедрами, зашагала  в сторону двери.
- Завтрак   как обычно -  раздалось уже  на лестнице.
Не самое приятное пробуждение. Утро сменилось хмурым днем. Половицы  жалобно скрипели, в такт. Глаза «украшали»  пудовые мишки,  сползшие к переносице, на голове стоял колтун рыжих волос, а  единственный приличный камзол  оказался помятым.  Избавление явилось  неожиданно  в виде кувшина, заботливо оставленного дуэньей на столе.    Взбодрившись прохладной водой принесшей   некоторую ясность  художник,  пофыркивая, спустился  вниз.
Из кухни  тянуло  теплом  и уютом. Завтрак  (он же обед) состоял из  запеченой курицы с баклажанами. Блюдо бесспорно вкусное, но резко теряющее  очарование в холодном виде. Другим существенным минусом поздней трапезы  являлся  безбожно зудевший зад.  Приходилось постоянно вертеть стул, почесывая  больное место.  Все-таки матрасные клопы знали и любили  работу предпочитая выполнять ее на совесть.
Всю  дорогу до мастерской художник думал о Картине. Именно так с большой буквы! Идея родилась  давно, реализовать  же получилось   только вчера. Рождалась в муках, как  любой первенец. Сколько затрачено  сил, труда, времени, нервов, в конце концов! Конечно, и раньше приходилось, что называется «малевать», но в основном под заказ.  Как говорил хозяин мастерской сеньор Эмилио  сидя  за любимым столом, рождавшим  по его признанию самые лучшие идеи: «Искусство как овощ на рынке.  Продал  рано, плод не созрел,   продал поздно - протух». Такой подход слегка коробил, но зерно истины, в нем, безусловно, есть. Если работать на  голой любви к искусству в один  чудесный день можно запросто протянуть ноги.
Дверь  оказалась заперта, чему свидетельствовал пудовый замок. Как назло единственный ключ остался  дома. Если можно назвать съемную комнатушку  за несколько серебряных грошей  в месяц  домом. Обычно в отсутствие хозяина в мастерской  трудилась пара другая младших  мастеров.  Только не в этот раз. Всех словно  в трубу  сдуло,  улетели на шабаш не иначе!  Или, что более вероятно  в бордель на соседней улице Каштанов. Злачное место, работающее без выходных  праздников и перерывов на обед. Конечно, понять молодых повес можно, сейчас у них  сплошной ветер в голове, но  вот  объяснить едва ли.  Сеньор Эмилио в таких вопросах тяжел на руку так, что лентяев  после  Декамерона  наверняка ждет крепкая взбучка. 
Показалось солнце, даря надежду, что дождь все же  пройдет стороной. Минуту назад тучи казались непроницаемыми, а сейчас распогодилось на столько, что пришлось расстегнуть  верхние пуговицы камзола, толстое сукно намокло и  противно липло к телу. Большие ратушные часы  отбивали последние  удары, знаменуя наступление трех часов  пополудни.  Желание идти обратно через полгорода    плескалось   на уровне нуля, и художник решил  скоротать время в таверне.
«Три белки» не  входили в первую тройку заведений  и  даже до десятки дотягивали едва ли. Но надо отдать должное,  вполне держали  марку. Во всяком случае,  драк  грабежей  и  прочих сопутствующих   портовым гнилушкам в белках  давно не  случались. Как и  положено, на стене, на видном месте ,висела дощечка с  пресловутыми зверьками. Намалеванные углем, белки получились  забавные, только, по  прихоти  не известного  умельца вместо орехов  их  лапки  сжимали  желуди.
Дальний  угол   просторной залы оказался самым  выгодным. Уютно рядом с камином  и  довольно далеко от шумной кампании завсегдатаев. Полдюжины  бородатых рож  нянчились с  пузатыми кружками,  судя по белой шапке, плескалось в   них отнюдь не вода. Через  пару минут  пухленькая служанка принесла заказ. Омлет с грибами слегка подгорел, но  оказался вполне съедобным. Ковыряя вилкой,  опята художник думал о своем. Второй  или скорее всего, первой причиной выбора таверны стал факт, что сюда  часто заглядывает хозяин мастерской и художник рассчитывал раскрутить  его на серьезный разговор. Пора. Сверстники  давно  выбились в люди  пока ты, в  тридцать с хвостиком,  всего лишь старший подмастерье. Картина -это отправная точка собственного дела. Пусть  лучше  те два щеголя,  прибывшие на днях из Милана горбатят спину.  Весь их  куцый талант заключается в богатеньких родителях пристроивших чад  в теплое местечко. 
За несколько  часов   кампания увеличилась  примерно вдвое, бражники безбожно шумели, травя очередную байку. Несколько раз подходила давешняя служанка, намекая, что у трактирщика отличное  французское по золотому  за штуку. Напиваться, откровенно  говоря, не хотелось,  да и кошелек  не отличался особой тучностью немного серебра и мелочь. Так, что весь вечер  прошел в дегустации  ягодного  морса.
Волосы трепал не по-осеннему  теплый ветерок, казавшийся истиной благодатью после  душного помещения. Часы  на ратуше отбили  ровно девять раз и  умолкли.  Эмилио  так и не появился. Либо выполнял поздний заказ, либо находился в  совершенно другом месте, изливая очередному собутыльнику  душу. В двух шагах дремали  городские стражники, облокотившись на древки укороченных гизарм. Ребята  явно умаялись за долгий день. Немудрено. Следить за тем, что бы в таверну не заходила всякая рвань, а хорошего клиента, наоборот, сами  несли ноги  дело утомительное, но крайне полезное. Особенно, если  к   обычному жалованью  идет существенная прибавка из кармана трактирщика. 
Пара кварталов пролетело мгновенно. Увлекшись завтрашней словесной дуэлью  (Эмилио так просто не отпустит)  художник не заметил, как  ноги сами  принесли. Только  куда?  Место казалось совершенно чужим. Ряд   домов  образовывал  вытянутую подкову заканчивающуюся тупиком. Судя по запаху,  тупик  давно приспособили  под естественные нужды местные коты. Некоторые из  жилищ украшали старые  потертые  барельефы и  статуи. Судя  по  профилям  греческие  боги. Четко рассмотреть в тусклом  свете  то  появляющейся, то исчезающей  луны художник  смог  только Амура с увечным крылом. Лица остальных  олимпийцев больше напоминали  гротескные маски из античного театра. Внезапно  сзади послышались  тихие  шаги  и  вкрадчивый голос произнес:
- Дернешься, убью.
В  тени стояли двое. Луна, наконец, показало желтое брюхо из-за туч, и художник    почти сразу узнал  первого  грабителя. Один из  тех бражников   в таверне. Коренастый крепыш  с брюшком. Художник вспомнил его, потому что  он  громче всех смеялся, причем над своими же шутками. В руке другого выглядевшего выше и пожилистей  блестело жало  стилета. Подмигнув  напарнику, крепыш  начал обходить жертву по дуге, отсекая путь к отступлению.
- Не дури парень. Лучше по- хорошему -  сказал долговязый.
Вжавшись  в холодные камни, стены художник закричал.
- Запел петушок – передразнил крепыш. - Давай кошелек сво…...ааааа
Удар  коленом пришелся  точно в «солнышко».  Толстяк свалился, корчась на плитах мостовой. Художник  прицелился  и добавил ногой в лицо.  Тут же  в сантиметрах  над головой просвистел кулак второго грабителя. Пригнувшись, художник боднул его  в грудь.  Резко развернулся и побежал.
Побежал так, что засвистело в ушах.  Впереди замаячил спасительный угол дома. Дальше начинался большущий  огород в нем можно  запросто затеряться. Внезапно резкая боль настигла чуть пониже лопатки. Мир завертелся, закрутился,  резко сжавшись до  приделов  грязной лужи. В невообразимой вышине раздавались голоса.
-Крепко он мне.  Голос принадлежал, кажется крепышу. Отдал бы денежки по-хорошему.  Смотри, помирает, кажись.
-Ладно,  черт с ним забирай кошелек, и отчаливаем, как бы на шум не прибежали.
- Мда не густо.
- Так и грабь богатеньких!
- Нашел идиота. Они с охраной ходят  или на худой конец  при шпаге. Добить?
-Так подохнет. Стилет  лучше забери.

Холодно. Чертовски холодно.  Свет сделался тусклым, словно не известный злоумышленник убрал  сразу все цвета. Лицо заливал  едкий пот,  художник  прополз немного,  из горла вместо крика вырвался хрип пополам с кровью. Земля и небо сговорились, танцуя бешеный хоровод. Перед глазами плыли круги. Если удастся  проползти еще  немного и позвать на помощь…
Сколько сейчас времени?  Вечер или утро? Прошлое настоящее будущее сплелось в  тугой клубок.  Где-то на уровни подсознания  звучал  звонкий  собачий лай.  Художник сделал буквально титаническое усилие. Перевернулся на спину, попробовал встать. Упал. Внезапно   сверкнуло,  свет вспыхнул яркой краской, сделался ослепительно белым и потух на этот раз навсегда.